«Мое военное лихое детство» Галина Сергеевна Подарова

Лето 1939 года. Мне 1,5 года отроду. Рождена, и проживала на горьковском дне, босяцкой знаменитой Миллиошке, по официозу ул. Кожевенная. Тупик, но все «в двух шагах» — Волга, Красные казармы, Кремль с крепостью, Дом советов, т.е. в самом центе г. Горького, только под горой, под крепостью.

Объект №1 (см. карту) Дед Петр повел своего внука в конюшню, произнес:
— Пойдем… Там лошадка стала мамой..Жеребеночка посмотрим…

Ватага плохо ходящих и говорящих двинулась. Меня не пригласили, но я самая мелкая, малая по росту и возрасту поплелась. Был выходной, т.к. в детсад меня не отвели.

Не успела я остановиться, оказалась сзади маленькой коняшки. Она взбрыкнула, и копытцем слегка в грудь меня лягнула. Упала, ревела и от обиды, и от боли, и от испуга. Конюх и дед Петр, бросились ко мне.

С этого момента, двадцать лошадей в казарменной конюшне, конюх Асеичь стали добрым «университетом». Игра и помощь — задать корм, кататься на телеге и санях, погладить мокрые губищи и заглянуть в глазищи, сходить и смотреть, как солдаты моют лошадей на Волге — это все было интересно.

С 1939 года- 1945, конюшня — место нашего обитания, где нас не выгоняли. Асеичь добрый военный, иногда даст кусочки от комового сахара, или от душистого пшеничного хлеба, а порой в котелке принесет кашу «керзуху». Больше всех нам, голодным, нравилась гороховая дуранда, овсяная не очень. Кусочки от плиток тут же отправлялись в рот, где отсутствовали молочные зубы, но вкуснее дуранды мы ни чего не знали.
Асеичь сам многодетный отец пятерых детей из деревни Владимирской области, не курил, не орал, не ругался. Благодаря ему, мы побывали в ночном, съездили на пароме за сеном за Волгу на восьми подводах. Много уроков он преподал, где дикарки, шампиньоны растут.

Не баловать со спичками и кремниевыми камешками. Не разорять птичьих гнезд. Не врать , не воровать, не курить, слушаться старших.

Степан Алексеевич был дружен с моим папой, и однажды он ему сказал:
— Сергей, Галя у тебя разумная, такая вострокопытая, ловкая. Впереди всех ребят, хотя они постарше ее.

Объект №2. Клуб Красных казарм. Где все кинокартины мы смотрели — «Волга-Волга», «Трактористы», «Сердца четырех», «Адмирал Нахимов»…

Нашими друзьями были сыны полка, 5-летний Миша, играл на кларнете. Во время 1944-45 годов в их оркестр прибыло двенадцать мальчиков — дети погибших на фронте отцов.
Все песни, что пели красноармейцы, мы знали: «Тачанка-ростовчанка», «Артиллеристы, Сталин дал приказ», «Дальневосточная дает отпор», «Блестя огнем сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход», и другие.

Но самым главным объектом была спортплощадка с ее 6-метровыми: шест деревянный, канат толсто-веревочный, качели, веревочная лестница, турники, брусья, кольца. Вот где мы физически крепли, развивали ловкость и силу с младых ногтей. Вот где без всяких ЦУ и призывов зарабатывали значки ГТО. В годы войны это значимым в каждом человеке было. Игра в волейбол через веревку привела меня в команду авиационного техникума по волейболу.

К праздникам в клубе выступали, как дети офицерского состава. Пирамиды, наивные стишки детсадовского репертуара, сценки, песенки типа «Ну-ка чайка отвечай-ка…». Красноармейцы плакали, глядя на нас, вспоминая своих детей, родной дом.
На пианино в четыре года первая научилась играть «Собачий вальс».
Мальчики из моей компашки, слушались меня и повиновались, выполняли своим участием все номера.

Летний объект №3. Волга. Папа привел меня и моих друзьячков на Волгу. Воскресный день. Начинал учить, что по скользким пемзовым камням, покрытой зеленой тиной надо ходить осторожно. Еще большую осторожность ходить по очень грязному берегу, чтобы не повредить ноги от разбитого стекла, камней, железок. Дальше двух шагов в воду не заходить, т.к. волна утянет, и утонешь.

1941, мне 3,5 года. Единственный раз привели нас на берег.
Надул папа наволочку от подушки, показал, как работать руками и ногами. Долго мы барахтались, но так и не поплыли.

Далее без родительского надзора, без наволочек, самовольно, по призыву в открытые окно:
— Купарки на юпорки, папорки- купаться!
Выбегали босиком в одних трусиках.

1942 год освоила классный способ плавания — «хождение руками по дну», и резкое ботанье ногами. Купались до синевы, до дрожи, до гусиной кожи, до зубного стука и тряски губ. Загорали с грязцой, обгорали худосочные тела до облезания кожи — это и был признак безнадзорности, самовольства. А кому с нами было прогуливаться — все работали, или на фронте, или немощные старики с подогами, слепые.

Сейчас я смеюсь над нашими купаниями в Волге. Множество пристаней, мы выкупывались у паромной. На каждой пристани были уборные с вертушкой деревянной и буквами «МУ» и «ЖУ», два очка, напрямую экскременты попадали в воду, где мы и купались.

Именно тогда, пассажиры сходили с парома и удалялись в кабинки, мы и устраивали показательное лже-класс — «хождение по дну руками». Поворот головы в сторону прохожих — «видят ли мое «умение плавать?»

Выходили часто в мазуте, в дегте на плечах, в волосах, на лице и руках. Отдраивали с песком так, что появлялись ссадины с капельками лимфы. Наивно, но бравада была!
Мне не нравилось быть на даче в детсаде в Великом Враге, в лагере на Шаве, где входили по свистку в воду и краткосрочно из нее выходили. Мое имя всегда с укором произносили, порой наказывали. Обида и зло, что нет вольницы, при купании.
Одни визги, писки, брызги — стадо бояк и пай девочек. Но и хвалили иногда, когда в лагере в драмкружке участвовала. Первая по запискам находила «знамя».

1942 год научались плавать. А далее, с 10 лет, дерзко с упорством моя компашка, стала плавать от водных станций за Окским мостом, между фарватерами на волнах от буксиров, катеров, самоходок. В рупор нам матросы орали очень крепким матом, крутили пальцем у своих висков. Малышня несла бельишко по набережной, и когда подгребали к Красным казармам, то вручали обувь, платье.

В 11, 12 и 15 лет переплывала Волгу, от тех же водных станций за мостом. В воде под мостом в середине Оки – робели, не упал бы на нас трамвай. Течение Волги, стремнина несла нас, как пушинок, в вертикальном положении на Мочальный остров. А там мальчишки из Андреевского дома сажали в лодку великовражку. С чувством геройства шла по улице Миллиошке, где все знали о наших заплывах.

В 1942 году , первая научилась плавать, опередив мальчишек. Мне они присвоили прозвище «Галиныч». И за то, что показательные прыжки с паромных крыш «солдатиком» на глазах новобранцев, которых привели в жару скупнуться. Многие из них плавать не умели. Были утопленники, т.к. на этом месте был обрыв. Одного искали водолазы три дня, а он зацепился руками мертвой хваткой за цепь крепления пристани к берегу, находился под водой, а не на дне и не под пристанью.

После 15 лет, проплывы и переплывы закончились, т.к. погиб Володя из Нагорного переулка. «Ракета», отплывая от пристани, крылом отрубила ему голову.
В августе месяце каждого года на наши головы была атака керосином, гребнем, дустовым мылом и какой-то ртутной мазью ( то ли бело, то ли серо-ртутной), покупалась в аптеке. Изгонялся гнидный жемчуг, и их создатели из густых волос.
Хоть и бедно, и голодно, и некультурно жили, но боялись сыпного тифа, и стыдно было иметь «стадо вшей».

Мама с детства мне твердила:
— Они совьют веревку, и уволокут в Волгу, а она рядом.
А бабка Бориса, тетя маша Белуниха, всегда лукаво твердила:
— Вшивый да сопливый – самый счастливый! А, может и правда, народная мудрость талдычила Иван-дурак, Емеля, да много других косили под дурака, а получились олигархи.

Зимний объект № 4. Ивановский съезд. Начиная от Дмитриевской башни наш саночный транспорт укатывал большую длинную крутую гору до Ивановской башни, а если есть желание, то скат можно продолжить до Скобы, а то и по Кожевенному переулку до самой Набережной.

Транспортный парк был разнообразный: финка сиденье на полозьях; гнутые железки; санки; салазки; рулетки с рулем на 3-ех коньках, «снегурки», которые мальчишки мастерили сами. Они мастерили и ходули, и чижи, и рогатки, и наганы с трубкой для стрельбы бузиной изо рта.

Купленных санок мне хватало на одну зиму, т.к. катания с трамплинчиками, пришмякивало железки, палочки ломались, стоечки гнулись.

В воскресные дни, каникулы, когда мороз за -30 градусов – в школу не ходить, а Ивановка вся в массовом катании. Сколько было скатов, столько подъемов, но краснощекие рожицы и ноги не знали усталости. Азарт, пар от нас, иней на спине, шапках. Только вот шаровары и варежки промерзали до ледяной корки. Их снять было можно, когда у печки оттает этот панцирь.

Еще одна ухарская забава — прыжки с сараев, с крыш домов в многоснежные сугробы. Воображали из себя парашютистов, приземлялись до пупа, еле-еле выбираясь из сугроба.
Однажды домой в сумерках пришла в шерстяном носке. Искала-искала, но не достала правый валенок. Родители пришли с работы, в темень взяли лопату, лучину и принесли ее — окаянную обувку. Несколько раз взгрели по заду, приговаривая: — «Оторва! И правда, Галиныч, как мальчишка…»… Разбор полетов был с унижением.

Когда в ноябре этого года потерялась галоша, опять же с правой ноги, возвращались из клуба после кино, искали всем кагалом, но не нашли. Плачу, боюсь сказать. Опять родители пошли искать, но ни вечером, ни утром так и не нашли. Попало маме, что не тот размер галош на валенки мне купила. Заплакала мама, взяла деньги и на базаре, купила мне баллоны. Самоделы-самоварки из автошины, скользкие очень, некрасивые, но дешевые.

Возможно, для кого-то введет в шок наше лихачество, вольница, безнадзорность в военное лихолетье. И слова у нас не столько красивыми были как «атас», «полундра», «не бзди», т.е «не бойся».

Но у нас были и обязанности, мы были хозяевами в доме, а на шее веревка с ключом. Моей обязанностью было — полные ведра воды натаскать маленьким бидончиком, т.к. в летнее время боялись пожаров.

Пол мести веником. В керосиновую лавку сходить. Хлеб по карточкам в118-ом магазине получить. Полить цветы. Хлебную карточку надо было отрабатывать.

Когда научили меня вышивать тамбурным швом , веревочкой, гладью, то меня хвалили. Появившийся русский крест, болгарский, до глубокой ночи вышивала думки, кофточки, дорожки. В деревенской спальне две картины красуются крестом в багетовой раме за стеклом до сих пор.

Тетя милиционер, очень любимая, авторитетная, ненавязчиво мне рассказывала о ситуациях изнасилования, избиения, воровства, об отправленных в тюрьму.
Ни один солдат, ни один парень не предпринял каких-либо попыток. То ли дворовая дружба, и наша гурьба — всегда вместе упредила от беды. Хотя в округе у моих ровесниц были ситуации «В тихом болоте, больше чертей водиться».

Однако, целомудрие вывело меня в объятия любви к единственному парню в 1960 году. В счастливую судьбу с благозвучной фамилией Подарова.

Достигли рубежа 55 годовалых семейных колец изумрудной свадьбы. И совпало это с 70-летием Победы нашего Отечества, а мы были детьми, с трудностями, но с очень взрослыми понятиями.